Загадки Петербурга I. Умышленный город - Елена Игнатова

Странная история у нашего города. Возможно, потому, что он был создан по замыслу одного человека — пусть великого, но вызвавшего своими деяниями не только благие, но и дурные последствия. Они, как затухающее эхо, отозвались в последующей истории России, их пришлось преодолевать не одному поколению.

В правление Петра III, как в кривом зеркале, повторялось в карикатурном виде многое из того, что происходило при его деде. В начале существования Петербург пережил пору «маскарада» — переряживания жителей в немецкое платье вместо русского и т. п. Петр III сразу после воцарения приказал заменить русскую военную форму на новую — по образцу прусской. Петр I, реформируя государственную систему, взял за образец европейские монархии. Его внук действовал еще решительнее: он, по выражению К. К. Рюльера, «…усугубляя беспрестанно… неудовольствия, прислал в Сенат новые свои законы, известные под именем Кодекса Фридерикова, кои король прусский сочинял для своего государства. Был приказ руководствоваться ими во всей России».

Придворные праздники Петра III во многом напоминали ассамблеи Петра I: главенствовал на них полупьяный император, окруженный голштинцами; он и его бравые голштинцы непрерывно курили, так что гости едва не задыхались от дыма.

«…Полугодичное царствование сие было беспрерывным празднеством. Прелестные женщины разоряли себя английским пивом и, сидя в табачном чаду, не имели позволения отлучаться к себе ни на одну минуту в сутки. Истощив свои силы от движения и бодрствования, они кидались на софы и засыпали среди сих шумных радостей… В шуму праздников и даже в самом коротком обхождении с русскими он (Петр III. — Е. И.) явно обнаруживал свое презрение к ним беспрестанными насмешками», — повествует Рюльер. Все это вызывало ропот в столице. В Петербург стали возвращаться люди, сосланные Елизаветой, — спустя двадцать лет вновь возникли тени прошлого. Среди них был Бирон.

«Он возвратился… под старость лет, не потеряв ни прежней красоты, ни силы, ни черт лица, которые были грубы и суровы. В летние ночи уединенно прогуливался он по улицам города, где он царствовал и где все, что ни встречалось, вопило к нему за кровь брата или друга. Он мечтал еще возвратиться обладателем в свое отечество, и, когда Петр III свержен был с престола, Бирон говорил, что снисходительность была важнейшею ошибкою сего государя и что русскими должно повелевать не иначе, как кнутом или топором» (К. К. Рюльер).

Наконец, новый император объявил, что начинает военную кампанию против Дании — старинного врага его родной Голштинии. Гвардии приказано готовиться в поход. «Негодование скоро овладело гвардейскими полками, истинными располагателями престола… Император вел их в Голштинию, желая воспользоваться могуществом, отмстить обиды, нанесенные предкам его Даниею, и возвратить прежнему своему участку все отнятые у него земли и независимость. Самая лестная цель сего похода долженствовала быть — свидание на пути с королем прусским; место было назначено», — вспоминал Рюльер. Эти военные приготовления и решили судьбу «голштинца». Заговор против него был готов, его главными деятелями стали Григорий Орлов, любовник императрицы, и его братья; в числе заговорщиков была восемнадцатилетняя подруга императрицы княгиня Е. Р. Дашкова. Арест одного из участников заговора, капитана Пассека, ускорил события.

Петр III в это время жил в Ораниенбауме, Екатерина — в Петергофе. В ночь после ареста Пассека, 27 июня 1762 года, она тайно покинула Петергоф и вернулась в столицу. Императрицу ждали в Измайловском полку, его солдаты присягнули ей; затем на ее сторону перешли Семеновский и Преображенский полки. Это означало, что ее дело выиграно.

В сопровождении огромной толпы солдат и горожан карета Екатерины проследовала к Зимнему дворцу. Народ заполнил Дворцовую площадь. Рюльер, очевидец этих событий, писал: «Стечение было бесчисленное, и все прочие полки присоединились к гвардии. Восклицания повторялись долгое время, и народ в восторге радости кидал вверх шапки. Вдруг раздался слух, что привезли императора. Понуждаемая без шума толпа раздвигалась, теснилась и в глубоком молчании давала место процессии, которая медленно посреди ее пробиралась. Это были великолепные похороны, пронесенные по главным улицам, и никто не знал, чье погребение. Солдаты, одетые по-казацки, в трауре, несли факелы, а между тем, как внимание народа было все на сем месте, сия церемония скрылась из вида. Часто после спрашивали об этом княгиню Дашкову, и она всегда отвечала так: „Мы хорошо приняли свои меры“».

Но император был жив и не подозревал о том, что происходит в Петербурге. В городе нашелся лишь один человек, пославший в Ораниенбаум известие о случившемся. Однако Петр III оказался не способен ни на что: ни на решительные действия, ни на бегство за границу. В растерянности и страхе он наблюдал, как рушился его маскарадный мир. Лишь в последние часы правления он расстался с мундиром прусского генерала и орденской лентой, полученной от Фридриха II, и надел ордена Российской империи. Между тем в Петербурге тоже спешно переодевались. Гвардейцы возвращались на Дворцовую площадь в прежних мундирах, которые Петр III велел переменить на форму прусского образца: «…они переоделись в прежний свой наряд, кидая со смехом прусский униформ, в который одел их император и который в их холодном климате оставлял солдата почти полуоткрытым, встречали с громким смехом тех, которые по скорости прибегали в сем платье, и их новые шапки летели из рук в руки, как мячи, делаясь игрой черни» (К. К. Рюльер).

Через несколько часов двенадцатитысячное войско, предводительствуемое императрицей, направилось к Ораниенбауму. Двигались не спеша, вечером остановились на привал, а ранним утром подошли к Петергофу. Петр III сдался на милость победительницы и отрекся от престола. Его привезли в Петергоф, «…провели в отдаленные апартаменты, так что его почти никто не видел… и затем он уехал в Ропшу, принадлежавшую ему еще в бытность его великим князем… Ему сопутствовали Алексей Орлов, капитан Пассек, князь Федор Барятинский и поручик Преображенского полка Баскаков, которым императрица поручила охранять особу государя», — вспоминала Е. Р. Дашкова. Спустя несколько дней они убили Петра III в Ропшинском дворце. Императрица простила убийц, а затем и вознаградила. Петра III похоронили без всяких почестей, и не в Петропавловском соборе, а в Александро-Невском монастыре. Так закончилась жизнь внука Петра Великого.

Однако спустя тридцать с лишним лет Петербург увидит еще одни похороны, когда по приказу его сына, императора Павла I, останки Петра III будут торжественно перенесены в Петропавловский собор. Загадочная погребальная процессия, явившаяся на площади в час торжества Екатерины, была предвестием будущего. Много лет в России ходили слухи о том, что император не погиб, а успел бежать. Емельян Пугачев стал пятым самозванцем, объявившим себя императором Петром Федоровичем.

Утром 29 июня 1762 года императрица и гвардия вернулись в Петербург. «Въезд наш в Петербург невозможно описать. Улицы были запружены ликующим народом, благословляющим нас, кто не мог выйти — смотрели из окон. Звон колоколов, священники в облачении на паперти каждой церкви, полковая музыка производили неописуемое впечатление. Я была счастлива, что революция завершилась без пролития и капли крови», — писала Е. Р. Дашкова почти полвека спустя. «Шествие сие уподоблялось празднику, который поселял в воображении мысль о благополучии императрицы и ручался за благосостояние народа», — вспоминал Рюльер.

Среди приверженцев Екатерины, сопровождавших ее в походе на Ораниенбаум, были люди, которые впоследствии составили славу ее царствования. Рядом с императрицей во главе войска ехала молодая женщина в форме поручика Преображенского полка — Екатерина Дашкова. Здесь же было пятеро братьев Орловых, знаменитых в гвардии силой и дерзостью. В одной из колонн следовал за Екатериной неведомый ей двадцатитрехлетний поручик Григорий Потемкин. Маршировал со своей ротой девятнадцатилетний мушкетер Преображенского полка Гаврила Державин.

Так начиналось долгое (1762–1796) царствование Екатерины II, составившее целую эпоху в жизни Петербурга.

Вторая половина XVIII века была временем, благотворным для Петербурга, пожалуй, самым либеральным и спокойным со времени его основания. Тридцать четыре года царствования Екатерины II называли «золотым веком» русского дворянства. Россия вступила в пору могущества, имперская идея торжествовала.

Петербург в эти десятилетия постепенно приобретал вид столицы империи, пышный и торжественный. Его население увеличилось: к концу XVIII века оно составляло уже более двухсот тысяч жителей. К 1762 году в городе было лишь 460 каменных домов, а в 1787 году — 1291. В 60-е годы город делился на пять административных частей, а двадцать лет спустя, в связи с увеличением населения и территории, их число возросло до десяти.